они не знали ценности жизни, и поэтому им была неизвестна трусость – жалость потерять свое тело. они не пережили созерцания того неимоверного мира в котором находились и были неизвестны самим себе. поэтому не имели в душе цепей. они жили полной общей жизнью с природой и историей, – и история бежала в те годы, как паровоз, таща за собой на подъем всемирный груз нищеты, отчаяния и смиренной косности.